Саксонские Хроники - Страница 171

171

Двое готовы.

Священник с мечом, стоявший в нескольких шагах от нас, изумленно таращился на происходящее, не в силах сдвинуться с места.

— Возвращайся на болото! — закричал я ему. — Ну же!

Исеулт и Энфлэд, которые теперь присоединились к нам, подхватили священника и поспешили к тропе. Она тоже могла никуда не вести, но лучше встретиться с оставшимися датчанами там, а не на твердой земле у подножия холма. И эти облаченные в черные плащи датчане все приближались. Они уже расправились с кучкой воинов, видели, как двое их людей погибли, и теперь явились, чтобы мстить.

— Давай! — прорычал я Леофрику и, взяв раненую лошадь под уздцы, побежал по извилистой тропе.

— Лошадь тут не поможет, — сказал Леофрик.

Конь явно нервничал. Он был ранен в морду, а тропа была скользкой, но я тащил животное до тех пор, пока мы не оказались рядом с маленьким клочком земли, где сбились в кучку беглецы, и к этому времени датчане тоже оказались на тропе, следуя за нами по пятам. Они двигались пешком и могли идти только по двое, а кое-где на тропке и вовсе мог поместиться только один человек. В одном из таких узких мест я остановил лошадь и обменял Вздох Змея на топор Леофрика.

Лошадь посмотрела на меня большим карим глазом.

— Во имя Одина, — сказал я и нанес ей удар топором по шее.

Алая кровь брызнула яркой струей при тусклом свете дня, и за моей спиной закричала женщина. Лошадь застонала, попыталась податься назад, а я размахнулся снова и на этот раз животное упало, размахивая копытами, разбрызгивая кровь и воду. Снег стал красным, когда я ударил топором в третий раз, в конце концов заставив лошадь затихнуть. Теперь умирающее животное стало преградой на тропе, и датчанам придется перебираться через труп.

Я взял Вздох Змея у Леофрика.

— Мы убьем их по одному, — сказал я ему.

— И сколько времени у нас на это уйдет? — Он кивнул на запад, и я увидел, что приближаются новые датчане, целая корабельная команда верховых, скачущих вдоль края болота.

Сколько же их? Пятьдесят? Или даже больше? Но в любом случае по тропе можно пройти только по одному или по двое, и им придется драться, чтобы перелезть через мертвую лошадь. У меня есть Вздох Змея, а у Леофрика — топор. Хотя вообще-то это мой топор, свой он потерял: его забрали, когда Леофрика привели в Сиппанхамм. Ну да ничего.

Мой друг перекрестился, прикоснулся к острию и поднял щит, дабы защититься от датчан.

Первыми налетели двое молодых людей — диких и неистовых, но первого остановил удар о щит Леофрика, а затем я махнул Вздохом Змея и располосовал противнику лодыжку. Датчанин упал, ругаясь, столкнулся со своим товарищем, и Леофрик, высвободив из щита топор с широким лезвием, ударил снова.

Второй нападавший споткнулся о лошадь, Вздох Змея угодил ему под подбородок над кожаным воротником, и кровь потоком хлынула по клинку. Теперь датчанам пройти будет еще труднее: к трупу лошади добавились два мертвых человеческих тела.

Я стал дразнить оставшихся врагов, называя их могильными червями, говоря, что малые дети и те могут сражаться лучше.

Еще один человек ринулся в бой и, вопя от ярости, перепрыгнул через лошадь. Его остановил щит Леофрика, а Вздох Змея с тупым стуком столкнулся с его мечом, и клинок моего врага сломался. Двое других датчан попытались обойти лошадь по колено в воде. Одному из них я вогнал меч в живот, проткнув кожаные доспехи, оставил его умирать и замахнулся вправо, на человека, бредущего по воде. Кончик моего меча полоснул его по лицу, кровь брызнула в падающий снег, становившийся все гуще.

Я устремился вперед, ноги мои погружались в топь, снова сделал выпад — и, поскольку мой противник увяз в трясине, Вздох Змея угодил ему в горло.

Я вопил от радости, потому что на меня снизошла уверенность битвы, та самая благословенная уверенность, которую я чувствовал и у Синуита. Оно было радостным, это чувство; единственное блаженство, способное сравниться с ним, — это обладание женщиной.

Все вокруг как будто замедлилось. Враги двигались так, словно шли по грязи, но сам я был быстрым, как зимородок. Я чувствовал ярость, но не бесшабашную, а вполне разумную, а еще — веселье, ту самую радость, которую воспевают поэты, рассказывая о битвах, и уверенность, что мне не суждено умереть в этот день.

В голове моей звучало пение на пронзительной ноте — высокое и вибрирующее, этакий гимн смерти. Все, чего я хотел, — это чтобы новые датчане пришли напоить кровью Вздох Змея, и в те минуты мне казалось, что меч живет собственной жизнью. То был удивительный момент, когда действия опережали мысли.

Очередной противник перелез через бок лошади. Я подумал, что надо располосовать ему лодыжку, тогда он уронит щит и расправиться с ним будет легко, но, прежде чем мысль эта успела оформиться в моей голове, Вздох Змея уже выбил ему глаз. Клинок опустился, снова поднялся и тут же рванулся вправо, чтобы отразить удар еще одного датчанина, пытающегося обогнуть лошадь. Я сперва пропустил его вперед, а затем, ловко толкнув, уронил в воду и встал над поверженным противником, наступив ему на голову сапогом, — и так стоял, пока тот не захлебнулся.

Я вопил датчанам, что я привратник ворот Валгаллы, что они впитали трусость с молоком матери и что мой клинок ждет их. Я умолял их прийти, но, поскольку шестеро уже лежали мертвые вокруг лошади, остальные теперь стали осторожнее.

Я встал на мертвую лошадь и раскинул руки, держа щит в левой, а меч — в правой. Моя кольчуга была забрызгана кровью, снег падал на увенчанный волчьей головой шлем, а внутри у меня все ликовало — славная получилась резня.

171