Линдкольн лежал к северу, далеко вглубь Нортумбрии. Если Фрида была права, то армия саксов осмелилась вторгнуться в земли Сигурда Торрсона, а они поступили бы так лишь будучи уверенными, что не последует ответной расправы, а единственным способом предотвратить эту расправу было взять в заложники жену и детей Кнута Длинного Меча.
— У тебя есть лошади, госпожа? — спросил я.
— Хотите есть? — пошутила она.
— Я бы взял у тебя взаймы лошадей, госпожа, чтобы получше познакомиться с этими саксами.
Она долго торговалась, заставив меня заплатить за аренду двух жалких лошаденок, оставшихся в конюшне. Обе были кобылами, старыми и выглядящими так, как будто никогда не обладали запасом жизненных сил, но все же это были лошади, и мы в них нуждались.
Я сказал Осферту, что он поедет со мной в Линдкольн, и послал остальных обратно на Полуночник.
— Скажите Финану, что мы вернемся через три дня, — велел я им, надеясь, что так оно и будет.
Осферт без особой охоты покинул Полуночник и Ингульфрид.
— С ней всё будет в порядке, — рявкнул я на него.
— Да, господин, — ответил он отстраненно.
— С неё всё будет в порядке! Финан позаботится об этом.
Он накинул седло на ту кобылу, что была пониже ростом.
— Знаю, господин.
Я взял с собой Осферта, потому что он мог оказаться полезным. О саксах в Линдкольне я знал лишь то, что они из армии Этельреда и, возможно, поклялись меня уничтожить, но Осферт все же был сыном Альфреда, хоть и незаконнорожденным, и с ним обращались с уважением и почтительностью, как с сыном короля.
Он обладал влиянием по праву рождения, а его приверженность христианству была несомненна, и мне понадобилась бы та поддержка, которую могло дать его присутствие.
Мы с Осфертом сели на лошадей. Стремена были слишком коротки, а подпруги болтались, и я не был уверен, что мы сможем добраться до Линдкольна, но две кобылы тронулись на север достаточно охотно, хотя, похоже, ни одна из них не была способна двигаться быстрее, чем усталым шагом.
— Если встретим датчан, — произнес Осферт, — попадем в беду.
— Скорей они умрут от смеха при виде наших лошадей.
Он скривился. Туман медленно растворялся, обнажая широкое пустое пространство болот и тростника. То было унылое и безлесое место.
На болотах жили какие-то люди, потому что вдалеке мы заметили их сараюшки и миновали несколько расставленных для угрей ловушек в темных водах канав, но ни одного человека мы не увидели.
— Что будешь делать с мальчишкой? — спросил Осферт через какое-то время.
— Продам отцу, разумеется, разве что кто-нибудь предложит больше денег.
— И его мать отправится с ним.
— А она отправится? — спросил я. — Тебе виднее, как она поступит.
Он всматривался в болота.
— Она там умрет, — произнес он.
— Так она говорит.
— Ты ей веришь? — спросил он с вызовом.
Я кивнул.
— Между ними явно нет привязанности. Все решат, что мы над ней надругались, а ее муж не поверит, когда она будет это отрицать, так что да, вероятно, он ее убьет.
— Значит, она не может вернуться? — напирал Осферт.
— Это ей решать.
Некоторое время мы ехали молча.
— Леди Ингульфрид, — нарушил он тишину, — не позволяли покидать Беббанбург в течение пятнадцати лет. Ее вполне можно назвать пленницей.
— И потому она поехала с нами? Чтобы вдохнуть воздух свободы?
— Мать хочет быть подле сына, — сказал он.
— Или подальше от мужа, — язвительно отозвался я.
— Если мы оставим мальчишку… — начал он, но запнулся.
— Мне от него никакого прока, кроме денег его отца. Мне бы следовало его продать, когда мы были в Беббанбурге, но я не был уверен, что нас выпустят из бухты живыми, если мы не будем держать его в заложниках. А с той поры он лишь доставляет неудобства.
— Он хороший мальчик, — выступил в защиту Осферт.
— И пока он жив, этот хороший мальчик верит в то, что он претендует на Беббанбург. Мне следовало бы перерезать его паршивую глотку.
— Нет!
— Я не убиваю детей, — заметил я, — но еще через несколько лет? Еще через несколько лет мне придется его убить.
— Я выкуплю его у тебя, — выпалил Осферт.
— Ты? Где ты возьмешь золото?
— Я его выкуплю! — упорно повторял он. — Только дай мне время.
Я вздохнул.
— Мы продадим мальчишку отцу и убедим его мать остаться с нами. Ведь именно этого ты хочешь?
Он кивнул, но ничего не сказал.
— Ты влюблен, — произнес я и заметил, что смутил его, но все равно продолжал напирать, — а любовь все меняет. Человек может пройти сквозь пламя Рагнарока, когда влюблен, он забывает всё на свете и делает странные вещи ради женщины, которую любит.
— Я знаю.
— Знаешь? Раньше ты ни разу не подхватывал это безумие.
— Я наблюдал за тобой, — ответил он, — а ты не делаешь всё это ради Уэссекса или Мерсии, ты делаешь это ради моей сестры.
— Замужней женщины, — отрезал я.
— Все мы грешники, — он перекрестился. — Да простит нас Господь.
Мы погрузились в молчание. Теперь дорога шла вверх, хотя местность была и ненамного выше, но тут, наконец, росли деревья. Ольха и ивы клонились к западу от холодного ветра с моря.
Возвышенность представляла собой хорошее пастбище, ровное, но огороженное и окруженное канавой, на траве паслись коровы и овцы. Здесь были деревни и стояли добротные дома.
Наступил полдень, и мы остановились у одного из домов и попросили эля, хлеба и сыра. Слуги в доме были датчанами, они рассказали, что их лорд ускакал на запад, чтобы присоединиться к Сигурду Торрсону.