— Не буду я у него работать, господин, он такой жирный и мерзкий!
— Сама выбирай, сучка, — сказал я и не смог отвести глаз с прекрасных грудей и стройного тела — и хрупкого, и пышного одновременно, и она понимала мои затруднения и наслаждалась ими.
— А почему Бирднот? — спросила она.
— Потому что он не позволит тебе причинять неприятности, — ответил я. — Будешь ложиться с тем, кого он укажет.
— И с ним тоже, — сказала она, — и это омерзительно! Всё равно что на тебе топталась бы жирная свинья, — она поежилась от ужаса.
— Не будешь работать в «Ржанке», — я проигнорировал ее показную дрожь, — значит, покинешь Честер. Мне плевать, куда ты отправишься, но ты уйдешь.
— Да, господин, — уныло согласилась она и взглянула на Эдит. — Могу я одеться, господин?
— Оденься, — буркнул я. — Ситрик?
— Господин?
— Будешь сегодня ее стеречь. Запри в амбаре и проследи, чтобы завтра она двинулась по дороге на юг.
— Завтра же Пасха, господин, никто не двинется с места, — встревоженно отозвался он.
— Тогда позаботься, чтобы она вела себя тихо, пока кто-нибудь не поедет на юг! А тогда отправь ее с ними и проследи, чтобы не возвращалась.
— Да, господин.
— А завтра, — повернулся я к сыну, — ты снесешь эти сараи.
— Да, отец.
— А если вернешься, — снова посмотрел я на девушку, — то я с тебя живьем кожу сдеру, так что ребра станут видны, поняла?
— Поняла, господин, — сокрушенно ответила она и улыбнулась Ситрику, своему тюремщику, а потом нагнулась к проему между скирдами сена. Ее одежда была небрежно брошена там, и девушка встала на четвереньки, чтобы ее достать. — Я только оденусь, — сказала она, — и не причиню тебе хлопот, обещаю.
И с этими словами она внезапно бросилась вперед и исчезла через дыру в задней стенке сарая. Маленькая рука пролезла обратно и схватила то ли плащ, то ли платье, а потом снова пропала.
— За ней! — приказал я.
Она юркнула в мышиную нору, оставив после себя кучку монет и куски серебра неподалеку от фонаря. Я нагнулся, но понял, что дыра слишком мала для меня, и нырнул обратно в переулок. Прохода к задней стенке сарая не оказалось, и к тому времени как мы нашли путь через соседний дом, ее и след простыл. Я стоял у входа в переулок, уставившись на пустую улицу, и выругался от бессилия:
— Кто-нибудь наверняка знает, где живет эта сука.
— Раз она мышь, — заметил мой сын, — то тебе нужен кот.
Я фыркнул. По крайней мере, я напугал девчонку, решил я, так что может, она прекратит свои глупости. И почему она предпочитала моих людей, а не воинов Этельфлед? Мы не были чище или богаче. Я решил, что ей просто нравится учинять неприятности и смотреть, как из-за нее дерутся мужчины.
— Завтра снесешь эти сараи, — велел я сыну, — и поищешь сучку. Найди ее и запри.
Мы с Эдит пошли обратно домой.
— Как она красива, — с тоской произнесла Эдит.
— С этим-то родимым пятном на лбу? — спросил я в безуспешной попытке сделать вид, что не согласен.
— Она красива, — настаивала Эдит.
— Как и ты, — сказал я, и это было правдой.
Эдит улыбнулась комплименту, хотя ее улыбка выглядела скорее покорной, даже слегка печальной.
— Сколько ей? Шестнадцать? Семнадцать? Когда ты ее найдешь, тебе следует выдать ее замуж.
— Какой мужчина захочет жениться на блуднице вроде нее? — сказал я свирепо, подумав, мне и впрямь хотелось бы завалить ее и вспахать пухлое и одновременно хрупкое тельце.
— Возможно, муж ее приручит, — сказала Эдит.
— Может, мне стоит жениться на тебе? — выпалил я.
Эдит остановилась и взглянула на меня. Мы находились как раз перед большой церковью, где устраивали пасхальные бдения, и через открытую дверь пробивался свет, оставив ее лицо в тени, но сверкнув на льющихся по щекам слезах. Она потянулась обеими руками и отодвинула нащечники шлема, встала на цыпочки и поцеловала меня.
Боги, в каких же глупцов нас превращают женщины.
Мне всегда нравилось устраивать на праздник Эостры нечто особенное — к примеру, нанять жонглеров, музыкантов и акробатов, но появление Рагналла за несколько дней до праздника помешало подобным людям добраться до Честера. Из-за того же страха многие приглашенные на интронизацию Леофстана гости тоже не явились, хотя церковь Святого Петра всё равно была полной.
Интронизация? Кем возомнили себя эти люди в небесной иерархии? На тронах восседают короли. Леди Этельфлед следовало бы сидеть на троне, и иногда она пользовалась троном покойного мужа в Глевекестре. Когда я как лорд вершил суд, то восседал на троне, но не потому, что я король, а потому, что вершу суд от имени короля. Но епископ?
Зачем какому-то проныре-епископу нужен трон? У Вульфхеда трон был больше, чем у короля Эдуарда: кресло с высокой спинкой, изукрашенное бестолковыми резными святыми и орущими ангелами. Я спросил однажды этого глупца, зачем ему понадобилось такое большое кресло для такой тощей задницы, и он ответил, что является представителем Бога в Херефорде.
— Это Божий трон, а не мой, — высокопарно заявил он, на что я заметил, что он визжит от гнева, если кто-то еще осмеливается опустить свой зад на резное сиденье.
— А твой бог когда-нибудь бывал в Херефорде? — спросил я его.
— Он вездесущ, так что да, он сидит на троне.
— Так ты сидишь у него на коленях? Как мило.
Я что-то сомневался, что христианский бог посетит Честер, потому что Леофстан выбрал в качестве трона скамеечку для дойки коров. Эту трехногую табуретку он купил на рынке, и теперь она ждала его перед алтарем. Я хотел проникнуть в церковь в ночь перед праздником Эостры, чтобы подпилить две их трех ножек, но всенощные бдения сорвали этот план.