Раньше здесь наверняка жили несколько семей; на южном краю фермы стоял дом побольше, и, исследовав его обугленные развалины, я увидел, куда именно датчане тыкали старыми жердями, чтобы отыскать спрятанные деньги. Я догадывался, что Стеапа вырос здесь, в хибарке раба. Он не нуждался в моем присутствии, и я демонстративно остался в стороне, гадая, не сказать ли ему, что нам вообще-то пора продолжить путь.
И тут Стеапа вдруг начал копать, рубить мокрую красную грязь своим огромным топором и вычерпывать землю голыми руками, пока не вырыл для собаки неглубокую могилу. От бедного животного уже остался только скелет. На старых костях все еще держалось несколько клочков шерсти, но плоть сгнила и ребра рассыпались, значит, его убили несколько недель назад. Стеапа собрал кости и бережно положил их в могилу.
И как раз в этот момент появились люди.
Вы можете ехать по выжженной мертвой земле и никого не видеть, но еще вовсе не значит, что не видят вас. Когда пришел враг, люди спрятались, ушли в леса и ждали там, а вот теперь из-за деревьев вышли трое.
— Стеапа, — окликнул я.
Он повернулся, взбешенный моим вмешательством, но потом увидел, что я показываю на запад.
Стеапа радостно взревел, узнав троих вооруженных копьями людей, и те побежали к нему, бросили оружие и обняли богатыря. Некоторое время все четверо говорили одновременно, но потом успокоились и, отведя одного из местных в сторону, я обо всем его расспросил.
Датчане пришли вскоре после Йоля, сказал он мне. Они появились внезапно, никто даже и не предполагал, что язычники уже в Дефнаскире. Эти трое спаслись потому, что валили бук в лесу неподалеку. Они слышали, какую резню учинили тут, и с тех пор жили в лесах, опасаясь датчан, которые все еще рыскали по Дефнаскиру в поисках еды. Эти люди не видели поблизости саксов. Они похоронили погибших на выгоне, лежавшем к югу от фермы.
Стеапа пошел туда и опустился на колени на мокрую траву.
— Его мать тоже погибла, — пояснил мне местный.
Он говорил по-английски с таким странным акцентом, что мне постоянно приходилось его переспрашивать, но эти четыре слова я понял.
— Стеапа хорошо обращался со своей матерью, — сказал этот человек. — Он привозил ей деньги. И она больше не была рабыней.
— А его отец?
— Он давно уже умер. Очень давно.
Я испугался, как бы Стеапа не подумал выкопать тело матери, а потому решительно подошел и встал перед ним.
— Мы должны выполнить королевский приказ, — напомнил ему я.
Он поднял на меня глаза. Его грубое лицо ничего не выражало.
— В стране полно датчан, которых надо убить, — сказал я. — Тех датчан, которые убили здесь людей, надо убить самих.
Стеапа отрывисто кивнул, встал и посмотрел на меня сверху вниз — он возвышался надо мной, как башня. Потом вытер лезвие своего топора и сел в седло.
— В стране полно датчан, которых надо убить, — повторил Стеапа — и, оставив его мать в холодной могиле, мы отправились на поиски этих датчан.
Мы поскакали на юг.
Мы продвигались вперед осторожно, потому что нам сказали, будто бы датчане все еще находятся в этой части графства, хотя сами мы не видели ни одного.
Стеапа молчал до тех пор, пока на заливном лугу мы не проехали мимо кольца каменных столбов — одной из загадок, оставшихся еще с древних времен. Такие кольца можно встретить по всей Англии, среди них попадаются огромные, но это кольцо, примерно около пятнадцати шагов в ширину, представляло собой просто десяток покрытых лишайником камней, не превышающих рост человека.
Стеапа посмотрел на камни и, к моему удивлению, заговорил.
— Это свадьба, — сказал он.
— Свадьба? — не понял я.
— Нечестивцы танцевали, — прорычал он, — а дьявол превратил их в камень.
— А почему дьявол так поступил? — с любопытством спросил я.
— Потому что они поженились в воскресенье, конечно. Люди никогда не должны жениться в воскресенье, никогда! Все это знают.
Мы скакали дальше в молчании. Потом, снова меня удивив, Стеапа начал рассказывать о своих родителях, которые были рабами Одды Старшего.
— Однако мы жили не так уж плохо, — сказал он.
— В самом деле?
— Да, мы пахали землю, сеяли зерно, убирали урожай.
— Но сдается мне, олдермен Одда там не жил, верно? — Я указал большим пальцем в сторону разрушенной усадьбы, бывшего дома Стеапы.
— Нет! Нет, конечно! — Стеапу позабавил мой вопрос.
— Он не жил там, у него был свой дом. И до сих пор все еще есть. Но там жил его управляющий. Человек, который отдавал нам приказы. Большой человек! Очень высокий!
Поколебавшись, я высказал предположение:
— А твой отец был невысоким?
— Откуда ты знаешь? — удивился Стеапа.
— Просто догадался.
— Он был хорошим работником, мой отец.
— Это он научил тебя драться?
— Он не учил, нет. Никто не учил. Я научился сам.
Чем дальше мы продвигались на юг, тем меньше видели следов разорения. И вот что было странным: датчане ушли как раз на юг. Мы это точно знали, потому что нам сказали — датчане все еще в южной части графства, но почему-то все вокруг вдруг стало казаться таким, как всегда. Мы видели людей, удобрявших поля, копавших канавы, ставивших изгороди. На пастбищах паслись ягнята. К северу отсюда лисы жирели, загрызая ягнят, но здесь домашний скот охраняли пастухи с собаками.
И тем не менее датчане были в Кридиантоне.
В деревне, стоящей на берегу ручья под огромным, поросшим дубами холмом, нам рассказал об этом священник. Он нервничал, потому что, увидев мои длинные волосы и браслеты у меня на руках, решил, что я датчанин. Мой северный акцент его не разубедил, но Стеапа его успокоил. Они поговорили, и священник высказал предположение, что лето будет дождливым.