Саксонские Хроники - Страница 751

751

Их парус мгновенно хлопнул, а потом вновь вздулся, и нос маленькой лодки направился к нам.

— Он хочет в последний момент изменить курс и разнести нам весла с одного борта. Он совсем не глуп, — сказал я Утреду.

— С какой стороны?

— Если бы я знал… — я не закончил фразу.

На приближающемся судне был не один человек. Может, двое? Трое? Это была рыбацкая лодка, с широким корпусом, устойчивая и тихоходная, но достаточно тяжелая для того, чтобы расщепить наши весла.

— Он направится в эту сторону, — заявил я, указывая на юг. Утред посмотрел на меня, его лицо выглядело бледным в лунном свете. — Взгляни на него, — велел я, — кормчий стоит сбоку от рулевого весла. Ему не хватит места, чтобы подтянуть весло к себе, совсем нет места, так что он толкнет его от себя.

— Гребите, ублюдки! — прокричал Финан.

Сотня шагов, полсотни, а рыбацкая лодка придерживалась все того же курса, нос напротив носа, и теперь я мог разглядеть, что на борту трое, лодка подходила все ближе и ближе, пока ее корпус не скрылся из вида, заслоненный нашими веслами, и я видел лишь приближающийся темный парус, а потом потянул рулевое весло к себе со всей силой и заметил, как в тот же момент их лодка повернула, но я это предвидел, они повернули именно в том направлении, что я и ожидал, и наш нос с головой зверя прошел через их низкий борт.

Я почувствовал, как Полуночник содрогнулся, услышал крик и звук ломающейся древесины, увидел, как исчезает мачта и парус, а потом снова ударили наши весла и что-то царапнуло под корпусом, а вода наполнилась деревянными обломками.

— Прекратите грести! — крикнул я.

Мы тащили затонувшую лодку за собой, хотя большая часть ее сломанного корпуса, нагруженного камнями балласта, ушла на дно морское, где прячутся чудовища. Парус пропал, остались лишь обломки дерева, пустая корзина для рыбы из ивовых прутьев и отчаянно барахтающийся человек, молотящий руками по воде в попытке добраться до борта Полуночника.

— Это один из тех, что был с отцом Бирнйольфом, — сказал Финан.

— Ты его узнаёшь?

— Этот приплюснутый нос?

Человек добрался до нас и схватился за весло, а потом подтянулся к борту, и Финан наклонился, чтобы взять в руки топор. Он взглянул на меня, я кивнул, и лезвие топора блеснуло в лунном свете и опустилось вниз.

Раздался звук, как в лавке мясника, и из разрубленного черепа брызнул фонтан крови, черной, как земля, а потом тело отнесло течением.

— Поднять парус, — приказал я, и когда весла были подняты на борт, а парус наполнился ветром, я снова повернул нос Полуночника на север.

Полуночник убил наших врагов в разгар ночи, а теперь мы направлялись в Беббанбург. Кошмар Элфрика становился явью.

Глава четвертая

Погода успокоилась, но не этого я желал.

Я также не желал помнить лицо рыбака, его приплюснутый нос, шрамы на загорелых щеках, и как в его глазах появилось выражение отчаяния, мольбы и слабости, и как мы его убили, и как его темная кровь окропила темную ночь и исчезла в черных водах близ кормы Полуночника. Мы жестокие люди.

Хильд, которую я любил и которая была аббатиссой в Уэссексе и хорошей христианкой, очень часто с тоской в голосе говорила о мире. Она называла своего бога «князем мира» и старалась убедить меня, что если б только я поклонялся настоящим богам, я бы признал ее пригвождённого князя, и тогда настал бы вечный мир.

«Благословенны миротворцы», — любила она говорить, и она бы осталась довольна последними годами, потому что Британия находилась в состоянии неустойчивого мира.

Иногда датчане совершали набег ради скота, иногда ради рабов, валлийцы и скотты делали тоже самое, но войны не было. Потому то мой сын еще ни разу не стоял в стене из щитов, сейчас просто не было стен из щитов.

Он практиковался снова и снова, день за днем, но практика — не то же самое, что осознание ужаса от возможности, что тебе выпустят кишки, когда ты стоишь на расстоянии вытянутой руки от надравшегося медовухи безумца с утяжеленным свинцом топором.

Некоторые говорили, что мир последних нескольких лет — это заслуга христианского бога, и что мы должны радоваться, потому что наши дети могут расти без страха, и что мы посеяли — то и пожнем. И что только пока длился мир христианские священники могли проповедовать датчанам, и когда они завершат эту работу, мы станем жить в христианском мире любви и дружбы.

Но это не был настоящий мир.

Это было изнеможение. Мы сражались и сражались, и последняя битва, утопающая в крови посреди зимних болот Восточной Англии, в которой погибли король Эорик и Этельволд Лицемер, и сын Сигурда Торрсона, была кровавой резней, которая отбила всю охоту продолжать сражаться.

Но это мало что изменило. Север и восток все еще принадлежали датчанам, а юг и запад — саксам, и все эти могилы мало что дали каждой из сторон.

А Альфред, который хотел мира, но знал, что мир невозможен, пока оба клана сражаются за одно пастбище, умер. Эдуард, его сын, стал королем Уэссекса и был согласен дать датчанам возможность жить в мире.

Он хотел того же, что и его отец, чтобы всеми саксами правил один король, но король был слишком молод, слишком боялся провала и слишком устал от всех этих советчиков, которые достались ему от отца. Поэтому он слушал священников, которые велели ему удерживать то, что ему принадлежит, и оставить датчан в покое.

В конце концов, как сказали священники, датчане станут христианами, и мы должны любить друг друга. Не все христианские священники проповедовали эту истину. Некоторые, как аббат, которого я убил, побуждали саксов к войне, заявляя, что тело святого Освальда будет знаком победы.

751